Пикабу, илиРешение проблемы восприятия

Следующий эстетический закон на первый взгляд похож на изо­ляцию, но на самом деле отличается от него. Он состоит в том, что иногда вы можете сделать нечто более привлекательным, делая его менее видимым.

В конце концов, если я прав, когда говорю, что искусство стиму­лирует гиперактивацию зрительных и эмоциональных областей, то полностью обнаженная женщина была бы более привлекательной.

Мы выбираем такое сокрытие, потому что мы так устроены, что любим решать загадки, и восприятие гораздо больше похоже на ре­шение задачек, чем думает большинство. Помните далматина? Каж­дый раз, когда мы успешно решаем задачу, мы получаем награду в виде взрыва удовольствия, ничем не отличающегося от того самого «Ага!» при решении кроссворда или научной проблемы.

Итак, вам нравится частичное сокрытие, и вам нравится отгады­вать загадки. Чтобы понять закон пикабу, вам нужно знать больше о зрении. Когда вы смотрите на простую сцену, ваш мозг постоянно разрешает двусмысленности, проверяет гипотезы, ищет модели и сравнивает текущую информацию с воспоминаниями и ожидания­ми.

Одно наивное представление о зрении, которое поддерживают в основном ученые-компьютерщики, подразумевает последователь­ную иерархическую обработку картинки. Сырые данные наносятся как элементы изображения, или пиксели, на сетчатку и затем пере­даются ряду визуальных областей, подвергаясь все более и более тонкому анализу на каждом этапе, который завершается узнаванием объекта. Эта модель зрения не учитывает колоссальные обратные проекции, которые каждая зрительная область отсылает назад к низ­шим областям. Эти обратные проекции настолько многочисленны, что говорить об иерархии неверно. Я подозреваю, что на каждой ста­дии обработки формируется частичная гипотеза или наиболее соот­ветствующая догадка о поступающих данных, а затем она отсылается обратно к низшим областям, чтобы оказать небольшое влияние на последующую обработку. Несколько таких наиболее подходящих до­гадок могут соревноваться друг с другом за влияние, но в итоге через такую обратную связь, или последовательные повторы, возникает ко­нечное решение задачи восприятия. То есть зрение работает сверху вниз, а не снизу вверх.

В самом деле, граница между восприятием и галлюцинацией не такая четкая, как нам бы хотелось. В определенном смысле, когда мы смотрим на мир, мы все время галлюцинируем. Можно даже рассма­тривать восприятие как акт выбора одной-единственной галлюцина­ции, которая лучше всего соответствует поступившей информации, которая часто фрагментарна и мимолетна. И галлюцинации, и реаль­ное восприятие возникают из одного и того же набора процессов. Решающее различие в том, что, когда мы воспринимаем, постоянство внешних объектов и событий помогает их закрепить. Когда мы гал­люцинируем (или мечтаем, или находимся в экспериментально соз­данных условиях сенсорной депривации), объекты и события сво­бодно блуждают в любом направлении.

Я бы еще уточнил эту модель: каждый раз, когда мозг находит частичное соответствие, в нем рождается малюсенькое «ага!». Сиг­нал посылается лимбическим структурам вознаграждения, которые,

в свою очередь, вызывают поиск дополнительных, более крупных «ага!», пока конечный объект или сцена не кристаллизуется в опре­деленную форму. С этой точки зрения цель искусства в том, чтобы по­сылать сигналы, которые вызывают как можно больше мини-«ага!», чтобы щекотать зрительные области вашего мозга. Искусство, с этой точки зрения, — это форма зрительной прелюдии к гигантскому ор­газму узнавания объекта.

Закон решения проблемы восприятия, или пикабу, теперь должен стать понятнее. Он мог появиться, чтобы гарантировать, что поиск зрительных решений по своей сути доставляет удовольствие, а не разочарование, так что вы сдаетесь не так уж легко. Отсюда притяга­тельность обнаженного тела за полупрозрачной одеждой или смазан­ных кувшинок Моне¹.

Аналогия между эстетическим удовольствием и «ага!», возника­ющим после решения задачи, очень интересна, но с аналогиями в на­уке далеко не уйдешь. В конечном счете необходимо задать вопрос: какой реальный нервный механизм мозга рождает эстетическое «ага!»?

Один из возможных ответов на этот вопрос заключается в том, что, когда задействованы определенные эстетические законы, ваши зрительные области мозга посылают сигнал напрямую к вашим лим­бическим структурам.

Возвращаясь к закону группировки: быть может, существует мощ­ная синхронизация нервных импульсов от нейронов из совершенно разных частей мозга, которые сигнализируют об отдельных чертах, вот они и группируются. Возможно, сама синхронизация это как раз то, что позднее активирует лимбические нейроны. Некоторые по добные процессы могут участвовать в создании приятного и гармо ничного резонанса между разными аспектами того, что внешне вы­глядит единым великим произведением искусства.

Мы знаем, что существуют нервные пути, напрямую связывающие многие зрительные области с лимбическими структурами. Помните Дэвида, пациента с синдромом Капгра из главы 2? Его мать кажеь ^: ему самозванкой, потому что связи его зрительных центров с его лим­бическими структурами повреждены в аварии, и он не получас! ол и даемого эмоционального толчка, когда смотрит на свою мать. Если бы такое разделение между зрением и эмоцией было основой синдром: тогда пациенты с синдромом Капгра не могли бы воспринимать зри тельное искусство (хотя ИМ бы приносила удовольствие музыка, (к; скольку связь между слуховыми центрами в коре их мозга и лимбиче скими системами не нарушена). Учитывая редкость этого синдрома, эту гипотезу непросто проверить, но в более ранней литературе они саны случаи пациентов с синдромом Капгра, которые утверждали, что пейзажи и цветы вдруг перестали для них быть красивыми.

Ьолее того, если мое объяснение, связанное с многочисленными « ага! », правильно — а я говорю о том, что вознаграждающий сигнал вырабатывается на каждой ступени визуального процесса, а не толь ко на финальной стадии узнавания, — тогда люди с синдромом Кап­гра не только должны испытывать трудности с восприятием Моне, но и с тем, чтобы найти на картинке далматинца. Они должны испы­тывать трудности и с простыми пазлами-мозаиками. Эти предполо­жения, насколько я знаю, еще не были экспериментально проверены.

Пока у нас не будет более ясного понимания связей между моз говыми системами вознаграждения и зрительными нейронами, луч­ше всего отложить рассуждения о некоторых вопросах, таких как: ь чем разница между простым зрительным удовольствием (например, удовольствие от постера с обнаженными девушками) и зрительные эстетическим откликом на красоту? Дает ли последний просто от­клик усиленного наслаждения в вашей лимбической системе (как палка с тремя полосками срабатывает для чайки, что было описано в главе 7) или, как я предполагаю, гораздо более сложное и много­уровневое восприятие? И как насчет разницы между «ага!» про­стого возбуждения и «ага!» эстетического возбуждения? Не явля­ется ли сигнал «ага!» просто таким же значимым, как любое другое «доисторическое» возбуждение — от удивления, страха или при­чины сексуального характера — и если да, то как мозг отличает эти «другие» типы возбуждения от настоящего эстетического отклика? Может оказаться, что это отличие не так значимо, как кажется; ну кто будет отрицать, что эрос является неотъемлемой частью искус­ства? Или что творческий дух художника часто питает свое вдохно­вение с помощью какой-нибудь музы?

Я не говорю, что эти проблемы не важны; на самом деле лучше всего знать их в лицо. Надо быть осторожным, чтобы не оставить всю затею, просто потому, что мы не можем пока предоставить окон­чательные ответы. Наоборот, мы должны радоваться, что сами по­пытки отыскать универсальные эстетические законы привели нас к этим вопросам.